Thursday, June 19, 2014

5 Как террор стал большим. Секретный приказ №00447

Раздел III
указывают данные по второй категории, предполагаемые числа мы поставили в квадратные скобки.
204. Янсен и Петров указывают лишь количество — 300 тыс. чел. С.90.
205. Petrov. Tod nach Plansoll. С. 18.
206. Количество приговоров, вынесенных без санкции политбюро и центрального руководства НКВД, получается путём вычитания из общего числа осуждённых (767.397 чел.) числа осуждённых по утвержденным лимитам (753.315 чел.).
207. Кудрявцев СВ. Партийные организации и органы НКВД в период массовых политических репрессий 1930-х годов (на материалах областей Верхнего Поволжья): Дис. на соискание ... канд. ист. наук. — Ярославль, 2000. С. 165. Эта цифра базируется на данных ЦА ФСБ по РФ (Ф.100. Оп.5. Портфель 2. Л.63, 78-83). Исследователь указывает, что данные не полны, поскольку отсутствуют цифры для Дальневосточного края и для двух железнодорожных линий, подчинённых Дорожно-транспортному отделу ГУГБ НКВД СССР. В рассуждениях Кудрявцева остается также неясным, к какому периоду относится цифра арестов, с августа 1937 г. по июль или по ноябрь 1938 г.
208. Общее количество приговорённых по приказу №00447 — 767.397 чел., из которых 386.798 чел. были расстреляны. Jansen/Петров дают лишь эти две цифры, Stalin's loyal Executioner. С.205. В соответствии с этим количество приговорённых по второй категории составляет 380.599 чел. (767.397 минус 386.798). Данные для первой категории, в общем, совпадают с данными других источников: по переданной в феврале 1963 г. Президиуму ЦК КПСС комиссией Президиума под председательством Н. Шверника итоговой справке о нарушениях законности в период культа личности, в 1937-1938 гг. внесудебными органами (тройками и двойками) были приговорены к смертной казни через расстрел 631.897 чел. (Источник. 1995. №1 С.120). В 1937-1938 гт. двойками [комиссиями из двух человек — начальника НКВД-УНКВД и прокурора)] вынесено 335.513 приговоров, из них высшая мера наказания — 247.157 (Петров Н.В., Рогинский А.Б. «Польская операция» НКВД 1937-1938 гг. //Репрессии против поляков и польских граждан. — М., 1997. С.ЗЗ), в результате получается 384.740 вынесенных тройками смертных приговоров (631.897 минус 247.157). Данные Петрова и Рогинского — 386.798 чел. (первая категория), 380.599 чел. (вторая категория), 767.397 чел. (общее количество осуждённых) — выдвигают следующую проблему: исследователи неоднократно утверждают, что соотношение «смертные приговоры/заключения» в операции 00447 составляет 49,3% к 50,7% (Там же). Исходя из общего количества приговорённых про прказу — 767.397 чел., это даёт 378.327 чел. по первой категории и 389.070 чел. по второй.
209. Труд. 1997. 2 авг. С.5; Вылцан М, Данилов В. Применение ВМН «нами гарантируется» //Наука и жизнь. 1997. №9. С.71; Маннинг. Массовая операция против «кулаков и преступных элементов». С.230-254. Авторы не указывают, какие данные лежат в основе их расчётов.
210. Общее количество населения в 1937 г. без данных по Якутской АССР (284.500 чел.), т. к. тройка по Якутской АССР участия в операции по приказу №00447 не принимала.
211. В основе этого подсчёта лежит количество фактически приговорённых, т. е. 767.397 чел. (1-я категория — 386.798 чел., 2-я категория — 380.599 чел.).

Раздел IV
«С ЭТОЙ ПУБЛИКОЙ ЦЕРЕМОНИТЬСЯ НЕ СЛЕДУЕТ» (1). ЦЕЛЕВЫЕ ГРУППЫ ПРИКАЗА № 00447
Муж в могиле, сын в тюрьме помолитесь обо мне
Анна Ахматова «Реквием» (1934)
При изучении вопроса, на каком основании, какие лица и группы лиц фактически были осуждены в рамках приказа, в политике советского правительства по отношению к отдельным общественным группам прослеживаются явные континуитеты.
Статья 65 Конституции РСФСР 1925 года содержала семь параграфов, объявлявших сотни тысяч советских людей гражданами второго класса (лишенцами): они были лишены избирательных прав на основании их политического прошлого в царской империи и во время Гражданской войны, их социального происхождения, фактической профессиональной деятельности либо классовой принадлежности (2). Содержание статьи 65 более десятилетия оставалось почти неизменным, «Инструкции по выборам в советы» Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета от 1926 и 1930 гт. даже расширили круг лиц, подлежащих дискриминации. Исходя скорее из генетического принципа, чем марксистского мышления, стигматизация была распространена и на членов семьи «лишенца» (детей, жену). Категория служащих старого режима получила также значительно более широкое толкование (3).
Гораздо больше, чем отстранение от выборов, которые уже в 20-е гг. превратились в простой ритуал, значили для «лишенцев»

152
Раздел IV
дискриминации неотделимые от этого клейма и связанные с угрозой для существования в повседневной жизни: отсутствие права на получение жилья, низкие шансы на получение работы и образования, исключение из системы нормированного распределение питания и промышленной продукции и пристрастное рассмотрение их дел в судах советского классового правосудия (4). При введении в стране внутреннего паспорта, «лишенцам» было отказано в его получении, так как с ним было связано право на пребывание в том или ином регионе страны (прописка).
«Лишение избирательных прав в нашем случае подразумевает исключение этого лица из социально-политической жизни», — считает один из советских авторов, Н. Лаговиер (5). В 1930 году в советском обществе насчитывалось свыше 30 социальных, конфессиональных, профессиональных, политических групп, лишённых избирательного права. Из них наибольший контингент составляли «бывшие люди» («социальные элементы [sic!], тесно связанные в сознании народа с политической, социальной или экономической системами старого режима») (6). К гибкой категории «бывших» причислялись: царские служащие, помещики, офицеры, служащие охраны, полицейские, духовенство, монахи и монахини, сектанты, бывшие офицеры белых армий в период Гражданской войны, казаки, меньшевики, социалисты-революционеры; другими «лишенцами» были группы городского «дна» (лица без определённых занятий, не занимающихся «полезным трудом», такие, как старьёвщики, уличные музыканты, нищие, бездомные), реэмигранты и большая группа мелких предпринимателей, торговцев и богатых крестьян (7).
Большую часть членов этого пёстрого коллектива имел в виду Сталин, внимательнейший диагност угрожающей советскому государству внутренней и внешней опасности, формулируя в 30-е гг. свой тезис об обострении классовой борьбы на пути к социализму. В его списке врагов фигурируют: «частные промышленники и их челядь, частные торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы, всякого рода буржуазные интеллигенты шовинистического толка и все прочие антисоветские элементы». Всех их он объединяет под родовым понятием «последние остатки умирающих классов» (8). Статья 135 принятой 5 декабря 1936 года Конституции Советского Союза восстановила граждан

.Целевые группы приказа № 00447
153
ские права этих отверженных, если они не находились в лагерях или тюрьмах. В период проходившего летом 1936 года по всей стране обсуждения Конституции было внесено предложение и в дальнейшем «лишать избирательного права духовенство, бывших белогвардейцев, всех "бывших" и лиц, не занимающихся общественно-полезным трудом». Однако сам Сталин 25 ноября 1936 года на VIII Чрезвычайном съезде Советов выступил за отклонение этого предложения по изменению проекта Конституции. Поскольку «не все бывшие кулаки, белогвардейцы и попы настроены враждебно по отношению к советской власти» (9). Однако, не прошло и года, как приказ №00447 поставил эти группы лиц перед «расстрельными» командами либо отправил их в лагеря ГУЛАГа.
Параграф I приказа №00447 в девяти подпунктах содержал обширный список «контингентов, подлежащих репрессиям»:
«1. Бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и продолжающие вести активную антисоветскую подрывную деятельность.
2. Бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или трудпоселков, а также кулаки, скрывшиеся от раскулачивания, которые ведут антисоветскую деятельность.
3. Бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях, отбывшие наказание, скрывшиеся от репрессий или бежавшие из мест заключения и возобновившие свою антисоветскую преступную деятельность.
4. Члены антисоветских партий (эсеры, грузмеки, мусаватисты, иттихадисты и дашнаки), бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели, бандиты, бандпособники, переправщики, реэмигранты, скрывшиеся от репрессий, бежавшие из мест заключения и продолжающие вести активную антисоветскую деятельность.
5. Изобличённые следственными и проверенными агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье-белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных контрреволюционных формирований.
Репрессированию подлежат также элементы этой категории, содержащиеся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела ещё судебными органами не рассмотрены.

154
Раздел IV
6. Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых посёлках и колониях и продолжают вести там активную антисоветскую подрывную работу.
7. Уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, скотоконокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой.
Репрессированию подлежат также элементы этой категории, которые содержатся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела ещё судебными органами не рассмотрены.
8. Уголовные элементы, находящиеся в лагерях и трудпосёлках и ведущие в них преступную деятельность.
9. Репрессированию подлежат все перечисленные выше контин-генты, находящиеся в данный момент в деревне — в колхозах, совхозах, сельскохозяйственных предприятиях и в городе — на промышленных и торговых предприятиях, транспорте, в советских учреждениях и на строительстве» (10).
Речь, по всей вероятности, идёт о наиболее детальном и широком официальном списке категорий жертв Большого Террора:
Особенностью этого проскрипционного списка является то, что среди групп, причисляемых к враждебным системе, в нём появляется новая категория: уголовные преступники. На первый взгляд, она выпадает из групп, традиционно воспринимаемых враждебными системе. Мы, однако, считаем, что именно это объединение уголовных преступников и враждебных системе групп является первым указанием на главные причины оперативного приказа №00447, которые заключаются в серьёзных социальных и экономических проблемах как на селе, так и в городе. Запланированным осуждением в рамках троек т. н. уголовников подтверждается описанный для середины 30-х годов Дэвидом Ширером механизм, с одной стороны, криминализации в восприятии политического и административного руководства социальной стихийности и социального неповиновения и, с другой стороны, политизации «обычных» преступлений путём трактовки их как оппозиции либо враждебности советскому порядку (11). Именно с выходом приказа №00447 эта линия, наконец, полностью победила. (Бывшие) социальные уклонисты и уголовные преступники отныне в массовом порядке приговаривались к смерти

.Целевые группы приказа № 00447
155
либо в очередной раз к лагерному заключению вновь активизированным органом НКВД — тройкой.
В этой части книги мы рассматриваем особенности, последовательность и отступления в политике репрессий режима против определенных общественных групп в рамках приказа № 00447. На первый взгляд, такая установка представляется достаточно противоречивой, однако дает возможность раскрыть за, бесспорно, также наличествующими иррациональными чертами целесообразность, которая побудила руководство страны осуществлению данных мероприятиях.
1. Кулаки
Среди контингентов репрессий бывшие кулаки занимали выдающееся место. «С первых дней гражданской войны кулак стоял на противоположной стороне баррикады», — этим предложением начинается статья «Кулачество — оплот контрреволюции» в «Известиях» от 2 февраля 1930 г. Русские коммунисты сделали мало для того, чтобы разрушить эту баррикаду (12). Два десятилетия клеймо кулака воспринималось в некотором роде как незыблемое обозначение врага (13), что вступало в явное противоречие с антропологическим оптимизмом — воспитание «нового человека» — большевистского проекта. Позднее диссидент П. Григоренко, оглядываясь назад, реконструировал свой и многих других советских граждан дихотомический взгляд на мир: «До сих пор всё было просто. Рабочий — это идеал, олицетворение высшей морали. Кулак — это зверь, злодей и преступник. Капиталист — это кровопийца, угнетатель и паразит» (14).
Что касается бывших кулаков, названных в приказе, то речь идёт, если следовать критериям, приведённым в резолюции политбюро от 30 января 1930 года (15), по всей видимости, о кулаках всех трёх категорий. Конечно, описания не вполне точны. Сколько крестьян во время коллективизации было отправлено в исправительно-трудовые лагеря — неизвестно. По оценке итальянского историка

156
Раздел IV
Андреа Грациози, в июле 1932 года в ИТЛ находилось около 120.000 бывших кулаков (16). Казалось бы, после отбытия наказания им разрешено также вернуться в родные места (17). Количество бывших кулаков, названных в пункте 1.2 приказа, было, по всей вероятности, намного большим. Первое время, пока в концлагерях и «кулацких поселениях» ещё не была налажена система охраны, многим кулакам удавалось бежать из лагеря или ссылки. В период с января 1931 по 31 декабря 1937 года ссыльными было совершено 617.267 попыток побега, 222.268 человек были пойманы и частично отправлены в более строго охраняемые ИТЛ (18); 395.000 побег удался (19), после чего для бежавших начиналась нелегальная жизнь, часто по фальшивым документам.
Другой вид пассивного протеста против коллективизации и раскулачивания описывался в официальных источниках как «самораскулачивание». Такие крестьяне пытались избежать клейма и судьбы кулаков, уничтожая или продавая своё имущество (двор и скот) и обращаясь в бегство. Приблизительно 200—250 тыс. решились в 1930 году встать на этот путь (20). Большинство из них попытались затеряться среди миллионов сельских мигрантов, переселявшихся во время первой пятилетки в города и индустриальные центры, где с 1930 года ощущался острый недостаток рабочей силы. Под указанной в пункте 1.3 группой «бывших кулаков», по всей видимости, понимались, в первую очередь, крестьяне, участвовавшие в протесте против коллективизации и раскулачивания в период коллективизации и, прежде всего, в 1930 году, когда «крестьянская гражданская война против советской власти» (21), сопротивление крестьян достигли критического состояния. Эти, называемые в рапортах ОГПУ «массовыми выступлениями», акции вылились в вооруженные восстания, насчитывавшие до 3 тыс. организованных участников, за короткие сроки захвативших власть во многих деревнях или даже районах, и подавленные лишь после вмешательства Красной Армии. В результате насильственных акций было убито свыше 1.100 местных функционеров и активистов крестьянских Советов (22). За этими крестьянскими выступлениями в качестве организаторов и главных действующих лиц ОГПУ усматривало кулаков.
Возможно, для инициаторов и авторов приказа №00447, как предполагает Фитцпатрик, основная задача заключалась в том, чтобы разоблачить и «устранить» сбежавших из лагерей и кулацких

.Целевые группы приказа № 00447
157
посёлков кулаков (23). Они приняли новый социальный облик и организовывали — как отметил Сталин в 1933 г. в двух зажигательных речах, полных уничижительной риторики по отношению к «бывшим» и кулакам, — под маской кладовщиков, счетоводов, завхозов и рабочих «массовое воровство и хищение» в колхозах и на фабриках; они даже проникли в партию (24). С 1930 года ОГПУ либо его преемник в НКВД — Главное Управление Государственной Безопасности, проводило многочисленные акции по разоблачению этих замаскировавшихся врагов (25). Милиция в их поисках с помощью введённых в 1932 году паспортов прочесывала города, а партия при проведении чисток исключила из своих рядов немало членов за сокрытие ими своего кулацкого происхождения (26). В 1935-1936 гг. травля бывших кулаков пошла на спад, и даже наступило время молчаливой терпимости по отношению к ним в колхозах.
Однако на пленуме ЦК в феврале-марте 1937 года наметился новый репрессивный курс (27). Травля кулаков достигла своего вербального апогея в речи Ежова 10 декабря 1937 года в Горьком, которой он завершал предвыборную кампанию в Верховный Совет. В этой речи «жалкие остатки кулаков, уголовников и дегенерировавших троцкистов-бухаринцев» были заклеймены как три внутренние опоры фашистской буржуазии в борьбе против Советского Союза. И у него не было никаких сомнений в том, что с ними должно произойти и, как мы знаем сегодня, произошло: «Наш советский народ уничтожит всех этих презренных пособников господ капиталистов, этих подлых врагов рабочего класса и всех трудящихся до единого» (28).
Чтобы представить число кулаков, вернувшихся в родные места либо поселившихся в других областях и городах, как нелегально, так и отбыв свой срок в соответствии с установленным порядком, можно привлечь статистические данные о ситуации в двух республиках и двух областях (29). В Московской области, включая Москву, в начале июля 1937 года было зарегистрировано и, с утверждением политбюро, распределено по соответствующим категориям (1-я категория: смертная казнь, 2-я категория: ссылка) 7.869 кулаков. Иная картина складывалась в сельских регионах СССР. В Западно-Сибирском крае в начале июля при меньшей населенности было распределено по соответствующим категориям 14.843 кулаков, в Туркменской ССР — 1.600 и в Чувашской АССР — 762.

158
Раздел IV
Какую позицию занимало партийное руководство по отношению к этой волне возвращений? С чисто правовой точки зрения, трудпоселенцам с 19 января 1935 года по индивидуальному ходатайству могли быть возвращены их гражданские права. Однако в декрете, изданном в январе 1935 года и действовавшем до начала пятидесятых годов, недвусмысленно разъяснялось, что ссыльные кулаки ни в каком случае не имеют права покидать место ссылки. Принятые в марте 1935 года директивы для колхозов и совхозов разрешали им лишь образовывать колхозы в местах их ссылки (30). Кулаки, однако, не придерживались предписания руководства об ограничении их гражданских прав лишь местом ссылки без права на возвращение. Они не оставались в своих новых местах поселения и, невзирая на фактический запрет, тысячами возвращались назад (31). Циркуляр исполкома Западно-Сибирского края, изданный в апреле 1937 года, информировал, что в результате неправильного истолкования новой Конституции бывшие трудпоселенцы в массовом порядке покидали свои места поселения после того, как им компетентными органами были возвращены гражданские права. «Бежавшие, прибывая на прежние места жительства, устраиваются на работу в различные организации, принимаются в колхозы и т. д., а для большей легализации в ряде случаев они получают от сельских советов справки и по ним приобретают паспорта» (32). Этого не предусмотрели ни руководство партии и правительства, ни местные власти. Могут ли кулаки быть вновь интегрированы в общество, и каким образом это должно осуществляться, имеют ли они право, будучи принятыми в колхозы, работать на фабриках, на транспорте, в строительстве или администрации, имеют ли право на конфискованную собственность? На все эти вопросы партийное руководство должно было скорейшим образом дать ответы. До тех пор, пока оно 31 июля 1937 года не утвердило оперативный приказ №00447, на местах НКВД и, прежде всего, партийные органы, сельские Советы, председатели колхозов и рядовые крестьяне самым противоречивым образом реагировали на возвращающихся. До середины 1937 года был широко распространён приём бывших кулаков в колхозы, о чём также говорится в упомянутом циркуляре.
Кое-где кулаки сумели даже вновь занять ведущие позиции в колхозах. Сообщается о выкупе бывшими кулаками домов у колхозов, испытывавших финансовые затруднения и умевших найти при

.Целевые группы приказа № 00447
159
менение деньгам. Очевидно, имели место даже договорённости и соглашения председателей колхозов с экспроприированными кулаками, избежавшими репрессий в начале 30-х гг. и ведущими полулегальный образ жизни (33). Фитцпатрик в этом смысле говорит даже о климате «примирения» (34) с бывшими кулаками в ходе обсуждения Конституции 1936 года. Государственные органы, коммунисты, а также сами бывшие кулаки, по её мнению, рассматривали новую Конституцию, гарантировавшую избирательное право и другие гражданские права для всех граждан, включая бывших кулаков, в качестве поворотного пункта. По словам Фицпатрик, русский историк М. А. Вылцан говорил ей даже о секретных документах, в которых ЦК в ходе обсуждения резолюции по коллективному сельскому хозяйству в областях нечерноземного пояса тайно принял решение об отмене ссылки кулаков (35).
С другой стороны, картина примирения подтверждается далеко не столь явно. Так, «разоблачение» бывших кулаков, пытавшихся скрыть свою личность, в колхозах и совхозах, а также и на рабочих местах города стало всеобщим ритуалом. Крестьяне воспринимали возвращавшихся, в основном, с подозрением, не обязательно из-за распространенной ненависти к кулакам, а скорее, из-за опасения, что может начаться новый цикл взаимных обвинений и мести, касающихся, среди прочего, и больного вопроса о конфискованной собственности кулаков. Фитцпатрик приводит сообщения прессы о кулаках, вернувшихся в свои преобразованные тем временем в колхозы деревни, просивших о приёме в колхоз и предъявлявших притязания на свой дом и другие конфискованные вещи (36). Иные обосновывались в ближайших окрестностях и периодически возвращались, чтобы возобновить свои претензии. Выкуп домов бывшими кулаками у правления колхозов также, по всей видимости, сопровождался протестом остальных колхозников.
Именно в контексте плохо функционировавшей колхозной системы (37) и общей сельскохозяйственной политики, требовавшей в первую очередь не агрономической и экономической компетенции, а преданности линии (38), бывшие кулаки в глазах политического руководства выступали в качестве дестабилизирующего фактора. Их оценка неизменно определялась тем, что они в прошлом не только в массовом порядке сопротивлялись коллективизации и, временами, являлись реальной угрозой господству большевиков, но также являлись

160
Раздел IV
наиболее энергичными и влиятельными в деревнях «элементами», ставших зажиточными людьми в период НЭПа. Имелись основания для опасений, что они не забыли о том, что сельскому населению до коллективизации жилось значительно лучше (39). Этим можно объяснить и то, что даже устремление бывших кулаков в большие города, индустриальные центры и на железную дорогу (40) воспринималось с тревогой и клеймилось как подрыв предприятий, несмотря на то, что там, в противоположность положению на селе, ощущался большой дефицит рабочей силы, а бывшие кулаки проявили себя легко приспосабливающимися и обучаемыми (41).
На примере сибирских областей можно показать, кто из кулаков впоследствии был реально затронут приказом №00447: бывшие кулаки, незаконно покинувшие трудпоселения и вернувшиеся в свои родные деревни либо уехавшие в другие места, вполне, к тому времени, уже интегрированные в новый порядок, вновь «отфильтровывались» из колхозов (42), фабрик (43) и из железнодорожного транспорта (44). Стандартным предлогом была организация ими из репрессированных кулаков контрреволюционных и повстанческих групп и участие в них (45). Однако это касалось не только вернувшихся и бежавших, осуждали также и кулаков из самих трудпоселений (46). Примечательным является и тот факт, что многие единоличники были осуждены как бывшие кулаки (47). Кроме того, жертвами репрессий в рамках операции стало немалое количество лиц, занимавшихся кустарными ремеслами на селе, прежде всего, извозом (48). Нередко кулаков включали в большие групповые процессы вместе с духовенством, руководителями сект, бывшими белыми, бывшими социалистами-революционерами и уголовными преступниками (49). Кроме того, это коснулось и крестьян, в прошлом принимавших участие в реальных восстаниях и приговорённых к тюремному или лагерному заключению, к этому времени уже отбывших свой срок (некоторые достаточно давно). Так, в это время систематически приговаривались к смерти «зачинщики» больших крестьянских восстаний в Сибири в 1921 году и т. н. муромцевского крестьянского восстания в феврале—марте 1930 года, в котором приняли участие более 20 тысяч крестьян (50).

.Целевые группы приказа № 00447
161
2. Уголовники
Второй, сравнимой по величине с кулаками, целевой группой оперативного приказа №00447 были уголовные преступники. Два из девяти пунктов проскрипционного списка посвящены этой группе.
На основании относительно высокой доли уголовников в локальных квотах репрессий (51) тезис Самосудова о том, что тройки, собственно, были созданы не «для ускоренного осуждения уголовных преступников», представляется нам не созвучным с замыслом авторов приказа №00447 (52).
Под упомянутыми в приказе в пункте 1.3 «бандитскими формированиями» имелись в виду банды, ставшие после Гражданской войны серьёзной проблемой (53), которая, однако, считалась решённой в конце 20-х гг. (54). Коллективизация и раскулачивание вызвали рецидив (55), породив большую группу «социополитических изгоев» (выражение Л. Виолы), которым режим оставлял лишь небольшое количество возможностей: крестьяне, бежавшие в леса от раскулачивания, спецпоселенцы, покинувшие «кулацкие поселки», а также заключённые, которым удался побег из исправительно-трудового лагеря. Очевидно, всех их объединяла также ненависть к общественному порядку, отнявшему у них их жизненные шансы. В большинстве случаев лучше вооружённые, чем милиция, существовавшие почти в каждой области, они небольшими группами (до двенадцати человек) нападали на колхозы, поезда, зернохранилища, магазины, склады оружия милиции и другие советские учреждения (56), ранили или убивали при этом также и колхозных функционеров. Несмотря на то, что политбюро летом 1933 года предоставило тройкам ОГПУ в трёх республиках (на Украине, в Белоруссии и Казахстане) и четырёх регионах (в Западной Сибири, на Урале, Северном Кавказе и Нижней Волге) право выносить смертные приговоры за «вооружённый бандитизм» (57), а в 1935 году Верховный Суд Советского Союза настойчиво предупреждал об увеличении количества банд в сельских местностях (58), правительство как гарант
11 Зак.3876

162
Раздел IV
внутренней безопасности в этом основном вопросе не могло подвести хоть сколько-нибудь утешительных итогов (59).
Даже спустя несколько месяцев после завершения операции в Чечено-Ингушской АССР секретарь обкома компартии республики ещё требовал от ЦК учреждения «особой тройки по примеру ранее проведённой операции, с особыми полномочиями, сроком на 4-5 месяцев». Она должна была рассмотреть накопившиеся в большом количестве с мая 1938 года дела о насильственных преступлениях (террористические покушения на советских деятелей и бандитизм). В этих несущих угрозу общественному порядку преступлениях замешаны, по его словам, три давно действующих — одна с двадцатых, две другие с 1930 г. и 1935 г. — банды (60).
Однако ещё более важной для авторов приказа являлась форма преступности, приведённая в списке под пунктом 7: одновременно в качестве положения о применении центр НКВД разослал 7 августа 1937 года циркуляр №61, в котором определялось, кто и за какие преступления должен преследоваться тройками:
1. преступники, совершившие вооружённый и насильственный грабеж;
2. рецидивисты (61), преследовавшиеся за кражу скота (62), уличный грабёж, раздевание пьяных и укрывательство, а также содержатели притонов;
3. бежавшие из мест заключения рецидивисты и уголовники;
4. рецидивисты и уголовники без определённого места жительства, уклоняющиеся от общественно-полезного труда, которые хотя и не обвинялись в конкретном преступлении, однако всё ещё поддерживали связи с криминальной субкультурой.
Вероятно, этим циркуляром преступления, до сих пор рассматривавшиеся, главным образом, милицейскими тройками, передавались вновь учреждённым тройкам массовых операций, с чем было связано заметно ощутимое ужесточение наказания. Подписанная Фриновским директива (63) рекомендовала милиции в районах постоянно производить облавы (64), предпринимая тщательную проверку личностей задержанных, «чтобы ни один уголовник-рецидивист не был освобожден из-за невнимательности».
Эти определения полностью подошли для начавшейся в 1933 году кампании по чистке советских городов от так называемых «социально-вредных элементов» (нищих, безработных и бездомных,

.Целевые группы приказа № 00447
163
лиц без паспортов и прописки, спекулянтов и хулиганов), а также от организовнной преступности (65). Ширер в связи с этим ссылается на принятую в апреле 1935 года НКВД и государственной прокуратурой директиву, в которой приведён приблизительно такой же круг уголовных преступников и групп городского «дна», подлежащих осуждению тройками (66). В то время как количество приговоров за уголовные преступления в 1933-1936 гг. в целом снизилось, милицейскими тройками с 1934 по 1936 год были осуждены 260.477 лиц, доля «соцвредных элементов» в исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ) выросла с 40.629 (1934 г.) до 103.513 (1937 г.) человек и достигла в 1939 году 21,7% (285.831 чел.) (67).
В тексте советской Конституции 1936 года подошёл к завершению уже довольно длительное время продолжающийся процесс — процесс политизации преступности. Статья 131 устанавливала: «Лица, покушающиеся на общественную, социалистическую собственность, являются врагами народа». Ещё за несколько месяцев до начала операции, 8 апреля 1937 года, Ежов в письме к Председателю Совета Народных Комиссаров указывал на трудности, ожидающие более 60 тыс. (!) освобождаемых ежемесячно из лагерей, колоний и тюрем заключённых в поисках работы и жилья. Кроме рабочей программы по ресоциализации возвращенцев, нарком требовал предоставления НКВД права вновь приговаривать к лишению свободы сроком до трёх лет «не исправившихся рецидивистов», отбывших свой срок (68).
Факт, что преступность являлась как городской, так и сельской проблемой, подтверждают данные о несколько более «городской» по структуре Московской области и сельском регионе Западной Сибири (69).
Подробности осуждения тройками, а затем казней либо заключения уголовных преступников до сих пор почти не исследованы, поскольку дела уголовников, как правило, и сегодня остаются недоступными в архивах УВД. К тому же, в силу иерархизации жертв в русской мемуарной культуре, в «книгах памяти», которым принадлежит огромная заслуга в устранении анонимности казнённых, вошли лишь реабилитированные к этому времени (т. е. осужденные по статье 58.1-14) лица (70). Омский историк Самосудов утверждает:
«Но особые тройки создавались вовсе не для ускорения рассмотрения уголовных преступлений. Они предназначались для ускоренного
11*

164
Раздел IV
принятия решений по делам политическим. Уголовные дела оказывались в ведении тройки более всего потому, что обвиняемым приписывались ещё и политические статьи — контрреволюционная агитация, дискредитация руководителей ВКП (б), Конституции, высказывания против советского строя и др.» (71).
Таким образом, Самосудов считает, что уголовные дела рассматривались тройками, прежде всего, потому, что обвиняемым приписывались также и политические преступления; для их осуждения, в частности, использовался параграф 58.10 (контрреволюционная агитация) (72), универсальный инструмент советской политической юстиции (73). Кроме того, по мнению Самосудова, по этим делам выносились менее жёсткие наказания, то есть меньшее количество смертных приговоров (74).
Некоторые данные, найденные нами в архиве ФСБ Ярославской области, показывают, что мнение Самосудова не вполне совпадает с истиной. В результате просмотра протоколов (75) первых восьми заседаний тройки УНКВД Ярославской области выяснилось, что ею с 5 августа по 13 сентября 1937 года было вынесена 636 «приговоров», из них 635 — к смертной казни. Они касались 246 уголовников, 167 бывших кулаков, 222 «других антисоветских элементов». Приговорённых к смерти уголовников можно отнести к следующим группам: рецидивисты с двумя и более сроками (до 11) за воровство (большое количество квартирных краж), грабеж, бандитизм, мошенничество и хулиганство. В делах указано не только количество предыдущих наказаний, но также и число приводов (до 48) в милицию.
Следующими «уголовными» категориями в протоколах тройки являются: содержатели притонов, укрыватели, «социально-вредные элементы» и совершившие побег из исправительно-трудовых лагерей, всем им дополнительно предъявлялось обвинение в связях с преступной средой или же клеймо «без определённых занятий» либо «без определённого места жительства», иногда и то, и другое (76). «Без определённых занятий» — в обществе, где труд превратился «в дело чести, в дело славы, в дело доблести и геройства» (77), в период полной занятости — это сигнализировало о ведении паразитического образа жизни; лица, называемые бомжами, считались своего рода подозрительными «бродягами», стремившимися избежать государственной регистрации, т. е. контроля. Небольшую по количеству группу составляли уже приговорённые заключённые тюрем, об

..Целевые группы приказа № 00447
165
винявшиеся несколькими строчками приговора в «камерном бандитизме»: нарушениях тюремной дисциплины, т. е. строптивое и грубое поведение по отношению к надзирателям, попытки побегов, порча тюремного имущества, кражи у других заключённых. В рапорте начальника УНКВД Ярославля об исполнении приказа №00447 указано количество приговорённых в 1937 году: воров-рецидивистов — 561 человек (17,2%), содержателей притонов — 48, совершивших попытку побега из лагерей — 213, за бандитизм — 725 (22,2%) (78). Ни в одном из протоколов тройки Ярославля не указано, какая статья уголовного кодекса лежит в основе приговора. При осуждении за «контрреволюционные правонарушения» можно хотя бы на основании краткого обвинительного заключения сделать выводы о соответствующем параграфе, по формулировкам «контрреволюционная пропаганда» (58.10), «террористические намерения против руководителей партии» (58.8) и т. д. Как формулировался «приговор» против «уголовников»?: «А., год рождения 1915, уголовник, ранее дважды судимый, без работы и определённого места жительства, связан с криминальной средой, занимается воровством. Постановили: X. расстрелять». Или: «В., укрыватель, пять раз судим за кражи и хулиганство, социально-вредный элемент, девять раз задерживался за те же преступления, безработный. Связи с криминальной средой. Постановили: В. расстрелять».
Таким образом, осуждение осуществлялось на основании «уголовных правонарушений» (79), причём предыдущие преступления имели большой вес, несмотря на то, что уголовный кодекс не предусматривал смертной казни за перечисленные преступления. В целом,, нельзя исключить того, что уголовные преступники, особенно «социально вредные и социально опасные элементы» осуждались на основании политических статей, прежде всего, статьи 58.10. В книгах памяти часто можно встретить лиц, зарегистрированных в качестве бездомных и безработных (80) и осуждённых по статье 58.10.
Примечательно то, что Ершов, начальник Ярославского УНКВД, видел наиболее успешный аспект операции 00447 в акции против уголовных преступников: «Основной упор делался на очистку городов и изъятие действительно бандитско-грабительского элемента, в результате чего мы имеем значительное снижение преступности по Ярославской области» (81), — гордо рапортовал он в Москву и, в качестве подтверждения, сопровождал свой рапорт статистическими

166
Раздел IV
данными о снижении преступности с августа 1937 года. В местах заключения, по его утверждению, «нарушения внутреннего порядка» также полностью искоренены:
1937 год/Ярославская область (82)
Апрель
Август
Декабрь
Вооружённых ограблений с убийствами
13
3
1
Вооружённых ограблений без убийств
4
со
-
Убийства на почве хулиганства
14
см
2
Грабежей невооружённых с насилием
12
11
9
Раздеваний пьяных
21
29
11
Краж со взломом
256
92
87
Краж без взлома
531
508
328
Необходимо, однако, отметить, что в Ярославской области не было запланировано с самого начала первоочередное преследование уголовных преступников. Из данных от 11.07.1937, которые были посланы в Москву, видно, что первоначально основной задачей должно было стать преследование кулаков. Относительно количества кулаков к уголовникам, как в общем, так и отдельно по 1-й и 2-й категориям уголовных преступников в списках было менее половины (1326:624, соотв. 1-й кат.: 453:232 и 2-й кат.: 873:392). В течение первого этапа операции №00447 до 14.01.1938 соотношение изменилось с точностью до наоборот (694 кулаки: 1499 уголовники). Но с одным существенным изменением, т. е. ужесточением. По сравнению с количеством от 11.07 число уголовных преступников, отнесённых к первой категории, увеличилось более чем в три раза (232:около 846), во второй категории почти удвоилось (392: около 684). Соотношение между первой и второй категориями кулаков составляло приблизительно 1:1, однако по сравнению с 11.07 существенно изменилось в сторону увеличения приговоров к смертной казни (11.07.1937 = 453:873 или 1:1,9, 14.01.1938 = около 317: около 302 или 1:1). (См. сводную таблицу).
Арест уголовников, расследование дел, предъявление обвинения и его представление перед тройкой входило в обязанности милиции, точнее отдела уголовного розыска милиции (ОУР УРКМ);

..Целевые группы приказа № 00447
167
подготовка «процесса» против заключённых тюрем являлась задачей Отдела мест заключения (ОМЗ).
По меньшей мере, в Москве и Московской области крестовый поход против криминалитета, по всей видимости, не привёл к устойчивому успеху. Поскольку в феврале 1940 года Берия сообщает Молотову о том, что милицией в январе 1939 года за различные преступления (грабеж, кражи, убийства, хулиганство, нарушения паспортного режима) было арестовано почти 30.000 человек и ежедневно задерживаются от 300 до 400 лиц «без определённых занятий» либо «без определённого места жительства». И поэтому, по мнению наркома внутренних дел, необходима новая операция против преступности (83).
В Казанской области также не могли справиться с преступностью после окончания операции №00447 в этом регионе. В приказе Ежова «О результатах проверки работы РКМ Татарской АССР» от 28 сентября 1938 года были указаны «ряд вопиющих нарушений и игнорирование приказов и директив НКВД СССР, приведших на практике к развалу работы милиции, засорению кадров, разгулу грабителей, воров и хулиганов. [...] Хулиганы-поножовщики настолько распоясались, что передвижение по городу граждан с наступлением вечера становится опасным. Ряд мест общественного пользования, в частности, Ленинский сад и улица Баумана и другие находятся во власти хулиганов-бандитов» (84).
3. Священнослужители и религиозные объединения
До 1937 года в СССР не удавалось решительно ограничить влияние религии. Напротив, перепись населения в январе 1937 года показала, что широкие круги населения, а именно 57% лиц старше 16 лет, объявили себя сторонниками того или иного религиозного объединения. Более всего руководителей партии и правительства, очевидно, беспокоило то, что почти половина (44,4%) молодых людей 20-29 лет, то есть поколения, выросшего в советских условиях, признавало себя

168
Раздел IV
«верующими» (85). По всей видимости, особенно отчётливо несломленное влияние религии и её представителей проявилось в эскалации социально-политической напряжённости, которая возникла, с одной стороны, в связи с предоставлением, согласно новой Конституции, представителям духовенства избирательного права, с другой стороны, в связи с начавшейся уже в конце 1936 года подготовкой к запланированным на декабрь 1937 года выборам в Верховный Совет (86). Обсуждение Конституции сопровождалось сдержанной (по крайней мере, на словах) государственной политикой по отношению к религии (87). В апреле 1936 года Молотов в журнале «Антирелигиозник» публично подчеркнул, что Конституция предоставляет бывшим и действующим служителям религиозного культа возможность избирать и быть избранными. Даже в статье в центральном печатном органе ЦК ВКП (б) газете «Правде» от 6 июля 1936 года он защищал от критики партийную политику предоставления действующим священнослужителям избирательного права (88). Генеральный секретарь ЦК комсомола А. В. Косарев до конца 1936 года также настаивал на том, чтобы оберегать молодежь от бесспорно вредного влияния религии посредством более осмотрительной антирелигиозной политики (89). Позднее, на Всесоюзном съезде Советов 25 ноября 1936 года Сталин ещё раз подчеркнул, что политические ограничения отменены также и для священников. Ещё 27 декабря, по настоянию Сталина, в политбюро была осуждена, а затем подвергнута критике в «Правде» антирелигиозная пьеса Д. Бедного (90).
Всё это было призвано вызвать у верующих, представителей религиозных общин и религиозных деятелей впечатление либерализации официальной государственной политики (91). Действительно, выросло количество петиций от верующих и членов религиозных объединений в государственные органы и их представителям, в которых содержалось множество жалоб на действия местных властей. Они были, по мнению Арто Луукканена, сформулированы острее, чем в предыдущие 3 года, апеллировали к новой Конституции и содержали конкретные требования по улучшению положения церкви и верующих (92). В сводках и доносах НКВД было отмечено оживление деятельности священников и верующих.
Но затем февральско-мартовский пленум ЦК 1937 года вновь обозначил резкий поворот в государственной религиозной политике. На нём Жданов почти в прямой форме выразил опасения, что рели

.Целевые группы приказа № 00447
169
гиозные организации могут использовать гарантированные Конституцией права для того, чтобы провести своих кандидатов на назначенных на декабрь 1937 года выборах в Верховный Совет (93). Он сообщил о сильном росте активности религиозных организаций, об открытых вновь при поддержке колхозов церквях и, наконец, о запросе представителей церкви в Центральный Исполнительный Комитет СССР о конкретизации статьи 124 Конституции («свобода совести» и «свобода отправления религиозных культов») по их представлениям (94).
Первый секретарь компартии Казахстана Л. И. Мирзоян и первый секретарь компартии Туркменской ССР Я. А. Попок говорили о росте активности исламского духовенства, которое, по их мнению, хорошо организовано и могло защитить свой социальный статус (95). Кроме того, в речах была реанимирована связь коллективизации и враждебности церкви новому аграрному порядку. Например, Евдокимов в своей речи интерпретировал повышенную активность лиц, признающих себя верующими, следующим образом:
«Враги в связи с переписью населения говорили: "Чем больше запишется верующих, тем быстрее пойдут церковные дела. Всё пойдет по-старому, и колхозов не будет". (Сталин: Ясно). А райком спит» (96).
В апреле 1937 года Маленков писал в письме к Сталину, что он считает декрет от 8 апреля 1929 года, регулирующий отправление религиозных культов, устаревшим и поэтому требовал его отмены. Декрет, по его мнению, создавал законную основу, на которой приверженцы церкви и сектанты смогли построить разветвлённую организацию, состоящую из 600 тыс. враждебно настроенных по отношению к советской власти лиц. Пришло время покончить с религиозными организациями и церковной иерархией (97).
Не только письмо Маленкова, но, прежде всего, подробный доклад Мирзояна и Попка об исламских республиках и примеры Жданова (98) о православных регионах Советского Союза показали особенно чётко одно: религиозные объединения в 1936 году всё ещё обладали большими способностями к регенерации и проявили, особенно в условиях исламского общественного порядка Средней Азии и Татарстана, высокий иммунитет к государственному вмешательству. Очевидно, члены религиозных сообществ не позволили обмануть себя лицемерными уступками новой Конституции.

170
Раздел IV
По нашему мнению, в исследованиях, в целом, преувеличена напряжённость между местными органами власти и региональными религиозными органами и религиозными объединениями (99). Согласие и переплетение их интересов с 1934 до начала 1937 года, до нового наступления, представляются нам более релевантными для общей картины, какой она виделась московскому руководству в
1937 году (100). Даже на вершине террора против церкви Ярославский областной комитет 2 февраля 1938 года принимает решение удвоить запланированное на 1938 год производство бронзы. За этим решением стояло обещание церковному руководству отлить новые колокола. Компетентный представитель областной конторы треста цветных металлов в Иванове, на предприятиях которого, по всей вероятности, и должны были быть изготовлены колокола, поддержал это решение. Берия и Сталин лишь в сентябре 1938 года обратили внимание на это предприятие, когда целая деревня в Ярославской области выступила против закрытия церквей и снятия колоколов. Примечательно, что Маленков, специально посланный в октябре
1938 года в этот регион для проведения политического расследования, не только заклеймил изначально мягкую политику всего областного партийного руководства по отношению к церкви (бронза для колоколов), но и осудил то обстоятельство, что часть новых кадров непосредственно на месте происшествия, игнорируя такую политику во всей области и стремясь к активным действиям, по-дилетантски подготовила свои мероприятия против церкви. Он призвал к интенсивной пропагандистской работе и профессиональному образу действий в будущем и сменил всех ответственных партийных руководителей различных уровней (101).
И чтобы преодолеть ставшую особенно отчётливой в период подготовки к выборам в Верховный Совет очевидную тесную связь религиозных объединений с местным населением и решающим образом сломить их влияние, среди прочего, даже и на государственные структуры, духовенство было включено в планируемую операцию против кулаков и уголовных преступников. По приказу сверху активность духовенства была политизирована. Встречи служителей культа между собой, как откровенно признаёт бывший сотрудник Тюменского оперативного сектора НКВД, превратились в организации, т. е. говоря открытым текстом, контрреволюционные антисоветские объединения (102). Разговоры с колхозниками, а тем более

.Целевые группы приказам 00447
171
с бывшими кулаками истолковывались как антисоветская агитация. То же самое относилось и к любому намеку со стороны представителей духовенства на безнадёжное положение крестьян. В таком образе действий, разумеется, с конца 20-х гг. ничего необычного не было, новым, однако, было то, что он стал применяться в массовом порядке, и итогом был, как правило, смертный приговор (103).
Возобновление преследований религиозных сообществ нашло своё отражение и в официальной риторике. Так, журнал «Антирелигиозник» в одной из статей приводит высказывание Е. Ярославского, председателя Центрального совета Союза воинствующих безбожников, о том, что «религиозные организации являются единственными легальными враждебными реакционными организациями». Другой член этого союза, Ф. Олещук, также на страницах этого журнала утверждает, что «реакционное духовенство [действует] в сговоре с троцкистско-бухаринскими шпионами и диверсантами, буржуазными националистами и прочей агентурой фашизма» (104). «Известия» «уличают» известных епископов и других представителей церкви в сотрудничестве с иностранными фашистскими тайными службами, такими, как гестапо, в подстрекательстве к террористическим актам и подпольных связях с белогвардейцами и японской тайной службой (105).
С некоторыми исключениями основная масса духовенства была осуждена тройками, т. е. в рамках приказа №00447, однако часто, когда речь шла о лицах польского либо литовского происхождения, как в случае со многими католическими священниками, его представители подпадали под т. н. национальные приказы и приговаривались двойками (106). Осуждение высших церковных чинов являлось компетенцией Военной Коллегии Верховного суда, тем не менее, среди жертв троек встречаются известные имена, например, 81-летнего бывшего митрополита Ленинградского и Новгородского (Серафима) и епископов Можайского (Дмитрия), Владимиро-Суздальского (Николая), Рыбинского и Тобольского и т. д. (107).
Количество приговоров можно описать некоторыми примерами. Русский историк Пушкарёв утверждает, что в 1937/38 по сравнению с другими годами была уничтожена большая часть русского духовенства. Было закрыто 95% церквей, ещё существовавших в 20-е гг. В «самиздате» появляются сообщения, что из более чем 1.000 зарегистрированных в 1930 году активных представителей духовенства

172
Раздел IV
Ленинградской области в 1937 году осталось лишь 15. Из 50 католических церквей, существовавших в 1936 году, в 1939 году осталось 2 (108).
Статистические данные по приказу №00447 по Новгороду и его окрестностям подтверждают цифры Пушкарёва. Здесь в 1937 году из 597 арестованных членов церкви 501 (84%) были казнены и 95 (16%) приговорены к лагерному заключению. Лишь один человек был освобождён и один отправлен в ссылку. Статистический отчёт о работе органов НКВД за 1937-1938 гг. приводит количество арестов членов церкви и сектантов, составляющее 50.769 (109).
В стороне от цифр остается факт, что июль и август 1937 года явились переломными для религиозных сообществ. В последующие месяцы речь шла уже не об ослаблении религиозных объединений, а об уничтожении: 1) их духовного руководства, 2) служителей культа на местах и 3) активных членов церковных советов. Это отчётливо видно из множества биографий представителей духовенства и лиц, связанных с отправлением религии (НО). В начале тридцатых годов государство пыталось лишить их жизненной основы путём высоких налогов, арендной платы и закрытия мест отправления религиозных культов, а также дисциплинировать их, подвергая лагерному заключению или приговаривая к расстрелу (111). Но, начиная с июля 1937 года, их стали систематически арестовывать и приговаривать, главным образом, к смерти или же к заключению в ИТЛ, где у них, очевидно, почти не было шанса на выживание (112).
Сведения о том, кого это коснулось конкретно, можно найти в уже упомянутых протоколах заседаний тройки Омской области: региональных представителей православной церкви и, особенно, членов сект, таких, как адвентисты, молокане, меннониты, баптисты и Сибирское братство (113). Нередко представители духовенства и сектанты, по логике НКВД, выступали как организаторы кулацких групп, планировавших восстание. Им также приписывались связи с бывшими белыми офицерами, террористическими и фашистскими группами, троцкистами (114).
Были ли попытки сопротивления, организованного либо неорганизованного, сказать трудно. Из статьи в «Известиях», опубликованной в ноябре 1937 года можно сделать косвенный вывод о том, что представители церкви пытались доступными средствами (передачей информации за рубеж, агитацией среди верующих и установ

.Целевые группы приказа № 00447
173
лением контактов с подпольными организациями) обратить внимание на волну арестов (115). Тем не менее, Риттершпорн сообщает, что некая община сектантов организовала одну из «исключительно редких» акций протеста против массовых арестов 1937/38 годов (116). Из уже упоминавшегося прошения Быкова, первого секретаря обкома ВКП (б) в Чечне и Ингушетии, от 13 июля 1938 года, кроме того, видно, что систематические аресты мулл и руководителей сект — было арестовано 300 мулл и 300 предводителей и членов мусульманских сект — в значительной степени повлияли на то, что части населения сплотились в неформальную сеть против органов, и бандитизм, таким образом, искоренить не удается (117).
Надо сказать, что служители культа и религиозные объединения были особенно жёстко затронуты приказом №00447: в первую очередь, позиция Маленкова производит впечатление, что существовало мнение о необходимости посредством развернутой операции окончательно покончить с ними. С этой точки зрения приказ №00447 предстаёт как необходимая мера, с проведением которой был окончательно завершён период и без того уже лишь условно терпимого отношения к духовенству, с тем, чтобы с помощью бюрократически запланированного шага изолировать от советского общества религиозные объединения как последние независимые общественные организации и лишить их социальной значимости путём физического уничтожения. По Ленинградской области на сегодняшний день имеются лишь неполные данные, однако они дают полные основания предъявить советскому режиму обвинение в проведении политики физического уничтожения представителей духовенства. 3% (116 человек) казнённых в области в ноябре 1937 года и 4,8% (214 человек) казнённых в декабре были служителями культа. Их доля в общем количестве населения области в 1937 году составляла 0,19%. Подавляющее большинство казнённых служителей культа были приговорены Ленинградской тройкой (118). На одной из конференций, посвященных учебным пособиям, русский историк О.Ю.Васильева указала даже сравнительные данные: «За 1929-1936 гг. 50 тыс. чел. осуждено, 5 тыс. из них казнено. Самым страшным для духовенства и мирян были 1937-38 гг.: 200 тыс. репрессированных и 100 тыс. казнённых» (119).
Несмотря на складывающееся впечатление, что для религиозных сообществ не было никакого выхода, тезис И. Осиповой о том,

174
Раздел IV
что в 1937-1938 гг. степень лояльности и сотрудничества с Советской властью не играла никакой роли при аресте и выборе меры наказания, может быть подтверждён либо опровергнут лишь после дальнейших эмпирических исследований (120).
Дело «попа» Михаила Александровича Косухина
Конкретный пример из Калининской (сегодня вновь Тверской) области детально показывает, с помощью каких методов, при каких обстоятельствах и на каком основании представители духовенства приговаривались тройками к смерти (121).
23 июля 1937 года, то есть ещё до утверждения приказа №00447 в политбюро (31.8.1937) и его передачи в региональные учреждения НКВД, в селе Дымцево (Максатихинский район) районным отделом НКВД был арестован сельский священник. Решение об аресте 79-летнего М.А. Косухина (1858 года рождения) подписал Голофаст, сотрудник оперативного отдела и уполномоченный Управления Государственной безопасности (УГБ) Максатихинского района. Кроме того, решение утвердил Козюков, руководитель Максатихинского райотдела НКВД, младший лейтенант госбезопасности. В лапидарном обосновании утверждалось: Косухин занимается контрреволюционной деятельностью. Подчёркивалось также, что он уже 24 года работает «попом» и имеет брата в Польше. Основанием для ареста стала статья 58, пункт 10 (пропаганда или агитация, призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти либо к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (58.2-9) и т. д.) Уголовного кодекса РСФСР (122).
Арест и обыск производил Голофаст. При обыске в качестве понятых присутствовали двое служащих домоуправления. Были изъяты: 1 Библия, 1 календарь 1833-1899 годов с портретом царя Николая II, дневник с 3 страницами, 3 фотографии и различные письма.
На следующий день в тюрьме города Бежецка была заполнена анкета арестованного. В разделе 7 «Имущество на момент ареста» записано «нет», при этом, однако, подробно описано^ что Косухин до 1929 года имел 1 дом, 1 корову, 1 лошадь, 3 десятины земли, 1 сарай и 50 пчелиных семей. До 1917 года у него также был 1 дом,

.Целевые группы приказа № 00447
175
но 2 коровы, 1 свинья, два сарая, 12 гусей и 12-15 уток. Кроме того, указывается, что он являлся членом партии кадетов и имеет среднее образование, закончил второй класс церковной семинарии в Москве. На вопрос, был ли он судим ранее, Косухин ответил отрицательно. В качестве члена семьи названа 51-летняя дочь (домохозяйка), проживающая в том же селе.
Далее Голофаст приводит справку о состоянии здоровья арестованного и посылает запрос в соответствующие инстанции, действительно ли Косухин не имел ранее судимостей. В заключении следует справка Дымцевского сельского совета от 24 июля 1937 года, подписанная председателем сельсовета Зерновым. В ней говорится, что Косухин вместе с кулаком [М. П.] Панкратовым выступал против всех мероприятий сельского совета; особенно в марте 1936 года, путём агитации в своей церкви. Согласно этой справке, он уговорил группу женщин пойти в сельсовет и потребовать возврата окон его дома.
Уже 23 июля 1937 года Косухин был допрошен Голофастом в присутствии районного прокурора Польмигова. Было установлено, что Косухин имеет брата в Польше, обвинённого бывшей тройкой ОГПУ Московской области по статье 58, пункт 10, но освобождённого судом в 1930 году за недостатком доказательств (123).
При ответе на первый вопрос на допросе, каких он имеет родственников и где они проживают, Косухин кроме уже известных фактов дополнительно сообщает о том, что он состоит в регулярной переписке со своим братом в Польше (124). На следующий вопрос, вёл ли он с Б. и упомянутым в справке сельсовета М. П. Панкратовым разговоры на политические темы, он отвечает отрицательно, однако указывает, что регулярно встречался с ними по воскресеньям. Основным вопросом на допросе, однако, был вопрос о том, какие представления Косухин передавал верующим о советской власти. Арестованный, отвечая на этот вопрос, уверяет, что не касался политических тем. После этого Голофаст переходит к делу. Он обвиняет Косухина в том, что он в марте 1936 года занимался антисоветской агитацией среди верующих и организовал массовый митинг верующих женщин с требованием к сельсовету вернуть ему его дом. Косухин возражает, что он 25 марта после проповеди и службы в церкви сообщил верующим, что сельсовет изъял оконные рамы его дома. Затем он обратился к верующим с просьбой, пойти в сельсовет и попросить вернуть ему эти рамы, поскольку в это время было ещё

176
Раздел IV
достаточно холодно. После этого около 100-150 верующих пошли к сельсовету и потребовали от его председателя вернуть рамы, но ничего не добились.
На вопрос Голофаста, признает ли Косухин себя виновным в контрреволюционной деятельности, он решительно отвечает: «Нет». После этого Голофаст утверждает, что расследование и показания свидетелей ясно подтверждают, что Косухин занимался контрреволюционной деятельностью. Тот вновь отрицает это (125).
Затем в деле Косухина следуют свидетельские показания А., происходившей из семьи середняков и имевшей начальное образование, от 23 июля 1937 года. Она регулярно посещает церковь, своё отношение к «попу» называет хорошим. Отвечая на вопрос Голофаста, может ли она подтвердить, что в марте 1936 года по инициативе священнослужителя Косухина состоялся массовый митинг, она рассказала, что [прежний] председатель сельского совета Бухольцев, на основании решения районного и областного исполнительных комитетов, потребовал от Косухина освободить дом для оборудования в нём ветеринарной клиники. Поскольку Козухин сделать это отказался, Бухольцев был вынужден выселить его из дома в административном порядке, либо изъять оконные рамы. В тот же день Косухин в церкви обратился к гражданам с просьбой вернуть их ему. 50 женщин отправились в канцелярию сельского совета. Бухольцев заперся, но женщины окружили сельсовет, оскорбляли его, стучали в окна, затем разошлись. Косухин при этом не присутствовал.
Днём позже Голофаст опросил второго свидетеля, Б., единоличника кулацкого происхождения, раскулаченного. Его сын со своей женой работали в колхозе «Красный ударник». Он также имел только начальное образование и был беспартийным. Б. в течение 6 лет являлся членом церковного совета. В своих показаниях он сообщает то же, что и уже опрошенная свидетельница. Лишь количество женщин он оценивает в 50-60 или даже 100 человек. Отвечая на вопрос Голофаста, известно ли ему, что расследование показало, что Косухин занимался антисоветской пропагандой среди верующих, Б. дословно повторяет предложенную ему формулировку и подтверждает её следующим высказыванием, якобы принадлежащим Косухину: «При советской власти [после коллективизации] очень трудно стало жить. Вы мне не помогаете потому, что вас насильно загнали в колхозы, в которых вы сами ничего не имеете. Советская власть вас

.Целевые группы приказа № 00447
177
мучает, морит вас голодом, а в колхозы руководителями назначает бестолковых бобылей/бедняков [...]»(126).
В качестве третьего свидетеля, также 24 июля, был опрошен М.П. Панкратов (1860 года рождения), единоличник кулацкого происхождения, раскулаченный. Около 20 лет он был знаком с Косухи-ным, последний год проживал вместе с ним в одном доме. Примечательно, что Панкратов почти дословно повторяет показания Б.
В качестве следующего шага Голофаст и Козюков 31 июля составляют обвинительный акт. Вначале речь идёт об организации массового митинга, затем следует обвинение в антисоветской агитации против коллективизации в беседах с тремя свидетелями. Далее упоминается, что Косухин свою вину не признал, однако показания свидетелей по всем пунктам подтверждают его контрреволюционную деятельность. На основании перечисленного Косухин обвиняется в контрреволюционной деятельности (ст. 58, пункт 10). В обвинительном акте также указано, что он был членом партии кадетов, имеет брата в Польше, ранее не судим, русский, грамотный, не женат. В заключении рекомендуется передать дело тройке УНКВД Калининской области, предварительно согласовав этот вопрос с прокуратурой на основании статьи 208 Уголовно-Процессуального Кодекса.
Затем райотдел НКВД, очевидно, посылает дело в областное управление НКВД в Калинин, где оно было утверждено 9 августа 1937 года руководителем 4 отдела (секретно-политический отдел/СП О) УГБ УНКВД капитаном госбезопасности Вишневским.
Окончательную разработку дела в Калинине взял на себя 9 августа 1937 года сотрудник 4 отдела УНКВД, политический руководитель ШУКС НКВД А. Н. Смирнов. Прежде всего, он просмотрел дело целиком, подчёркивая определенные места синим карандашом, которым он впоследствии подписал также и составленное им обвинительное заключение. Смирнов выделяет следующие пункты: «[...] Косухин, М. А., служитель религиозного культа, бывший член кадетской партии, имеет связь заграницей через находящегося брата в Польше, в данное время проводит а/с аг., направленую против коллективизации. На почве религиозных убеждении, организовал массовое выступление женщин».
С небольшими изменениями это обвинение появляется затем вновь 10 августа 1937 года в протоколе тройки. «Приговор — расстрел».
12 Зак. 3876

178
Раздел IV
Тремя днями позже, 13 августа 1937 года Михаил Александрович Косухин был казнён (127).
В заключении к его делу приложена медицинская справка, датированная днём его расстрела, следующего содержания: смерть М.А. Косухина наступила в больнице города Бежецка. Причина смерти: старческая слабость. Болезни: перелом левого бедра.
Из дела видно, что целый ряд факторов относит Косухина к группе высокого риска и практически предопределяет ему осуждение тройкой. Он являлся священнослужителем, был достаточно пожилым (128), являлся бывшим членом враждебной советской власти партии, имел родственников за границей, поддерживал с ними связь посредством переписки и протестовал против решений местных органов партии. Кроме того, он был связан с лицами (с одним из бывших кулаков), также являвшимися сомнительными. Любого из этих пяти-шести «преступлений» в 1937-38 гг. было достаточно для приговора к высшей мере наказания. Разумеется, он уже состоял «на учёте» в НКВД, то есть был зарегистрирован (129), поскольку в 1929 году уже попадал на прицел «органов», когда был раскулачен. Здесь же было отмечено и его членство в партии кадетов, что образовало один из названных факторов.
В деле Косухина вновь во всех деталях проявились коренные изменения в жизни религиозных общин летом 1937 года. С одной стороны, Косухину приходилось совсем не просто и до июля 1937 года, поскольку ещё в 1929 году он потерял своё имущество (животных, землю, сельскохозяйственные постройки), которое было передано в колхоз. С другой стороны, очевидно, речь ещё не шла о выселении его из дома, хотя он формально уже перешёл в распоряжение сельского совета. Даже его столкновение с сельсоветом в марте 1936 года не имело никаких прямых последствий, хотя сельсовет непосредственно на себе ощутил возмущение части населения. Здесь Косухин действовал тактически грамотно, посылая женщин, которые в принципе были гораздо меньше затронуты репрессиями, чем мужчины (130). Кроме того, Косухин, в конце концов, был вынужден сдаться, освободил свой дом и переехал к Панкратову (131).
Тем не менее, священнослужителя Косухина в селе Дымцево не просто были вынуждены терпеть далее, но он пользовался большим уважением. Его церковь хорошо посещалась, и верующие даже вступались за него перед сельским советом.

.Целевые группы приказа № 00447
179
В июле 1937 года обстановка резко меняется. Те же события, которые за год до этого не привели к уголовно-правовому преследованию, теперь явились основной причиной ареста Косухина и вынесения ему смертного приговора.
Критерии оценки подобных явлений, регулируемые НКВД, крайне обострились. В деле Косухина уже применён следующий механизм выполнения новых инструкций, переданных московским центром через областные отделы в райотделы НКВД (132): для изобличения обвиняемого достаточно свидетельских показаний, его признание вины не обязательно. Интерпретация происшествия в марте 1936 года в качестве контрреволюционной деятельности стала возможной для местных органов НКВД лишь с помощью показаний Б. По всей вероятности, речь шла о нештатном сотруднике НКВД в церковном совете. На это указывает то обстоятельство, что Б. опрошен по делу Косухина лишь по решению Голофаста (райотдел НКВД), в сельском совете же, напротив, в качестве союзника и единомышленника Косухина, в смысле неполного подчинения местной власти, был известен лишь Панкратов. Кроме того, Б., в отличие от Панкратова, не пал жертвой тройки, несмотря на то, что оба в 1929 году были раскулачены, то есть переселены либо заключены в лагерь, затем, однако, решились на возвращение в своё село и являлись теперь единоличниками. Оба также были членами церковного совета. И, не в последнюю очередь, Б. в своих свидетельских показаниях с готовностью делает нужные заявления об антисоветских позициях Косухина.
Свидетельские показания Панкратова, напротив, нужно оценивать осторожно, поскольку они вплоть до манеры изложения удивительно схожи с показаниями Б. Кроме того, поскольку Панкратов, так же как и Косухин был арестован 23 июля, на него, очевидно, было оказано давление (133).
О деле Косухина необходимо ещё сказать, что оно разрабатывалось на основе разделения труда, то есть райотдел должен был предоставить материалы и необходимые свидетельские показания, областной же отдел составлял окончательное обвинительное заключение. Методами обоих отделов не были грубая фальсификация фактов или применение пыток, но факты в два независимых друг от друга этапа сначала искажались, отбирались и сокращались, затем комбинировались и, наконец, дополнялись нюансами и преувеличивались, так что в итоге достигался желаемый результат. Собственно, заседание
12*

180
Раздел IV
тройки было затем лишь формальным оформлением фактически уже вынесенного областным отделом НКВД приговора.
4. Социалисты-революционеры
Четвёртый пункт списка контингентов репрессий направлен, прежде всего, против традиционных врагов большевиков времён старого режима, Октябрьской революции и Гражданской войны.
Социалисты-революционеры после процесса 1922 года неоднократно становились целью арестов и ссылки, о чём можно узнать из коллективной биографии бывших членов этой партии. После волны репрессий во время коллективизации начала 30-х гг. (134) приказ Ежова региональным учреждениям НКВД от 13 ноября 1936 года (об оперативной работе по социалистам-революционерам) дал сигнал к возобновлению преследования (135). В документах НКВД того времени сообщается, что бывшие социалисты-революционеры также восприняли обсуждение Конституции и назначенные на 1937 год выборы как признак смягчения политики и с новыми силами стали выступать за интересы крестьян (136). Февральско-мартовский пленум затем подтвердил эту тенденцию (137). Некоторые члены ЦК предупреждали о «реактивизации» врагов в связи с надеждами, пробуждаемыми «самой демократической конституцией в мире». Проводившаяся по всей стране кампания по подготовке к предстоящим выборам в Верховный Совет давала им — на основании нового избирательного закона — дополнительную возможность «для подготовки выступлений против нас»; в этом контексте называли и социалистов-революционеров; о разоблачении конспиративных организаций эсеров докладывали партийные секретари Москвы, Воронежа и Ростова (138). В этом же месяце в тюрьмах ГУГБ был окончательно отменён т. н. «политрежим», дающий определённые привилегии (бывшим) членам социалистических партий по сравнению с остальными заключёнными (выборы своего старосты, дополнительный паёк, право на контролируемое получение писем и посылок, получение советских книг, образование внутренних дискуссионных кружков) (139).

.Целевые группы приказа № 00447
181
С 1937 года, с членами социалистических партий, однако, не только стали хуже обращаться, их, если они находились на свободе, арестовывали (вновь) и либо, как было принято ранее, сажали или ссылали, либо, в основном, расстреливали (140). Согласно отчёту о работе НКВД в 1937-1938 гг., в этот период времени было арестовано 27.737 (1937: 11.367, 1938: 16.370) социалистов-революционеров, 9.316 (1937: 5.299, 1938: 4.072) меньшевиков и 887 (1937: 325, 1938: 562) анархистов (141). Кампанию против бывших кулаков, по логике сталинистской демонологии, было бы трудно представить без эсеров, считавшихся идеологами крестьянства. К тому же, они вполне подпадали под категорию конспиративно-теоретических структур, поскольку в капиталистических странах существовали эмигрантские группы социалистов-революционеров, пресса которых критиковала Советский Союз.
О масштабах и характере арестов и осуждения социал-революционеров в рамках приказа №00447 можно более или менее точно судить по «Обществу бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев» (ОБПКиС), большая часть которого была представлена бывшими социал-революционерами. Эти материалы комбинируются с данными книг памяти Московской области (142). Анализ показывает, что во всех без исключения, основанных ОБПКиС производственных товариществах, как, например, «Полиграфтруд», «Цветмет», «Тех-нохимик», «Химкраска» и кооперативов по строительству дач в Клязьме под Москвой систематически отбирались и приговаривались к смерти обеими московскими тройками на групповых процессах бывшие эсеры по стандартным обвинениям в членстве в нелегальной контрреволюционной организации социал-революционеров (143). Все члены этого общества в своё время боролись с царизмом и провели большие сроки в царских тюрьмах. После революции многие из них под давлением большевиков или добровольно вышли из партии. Большинство остались беспартийными, лишь некоторые вступили в ВКП (б). Политической и общественной деятельностью они занимались редко, а если занимались, то, в основном, это касалось издания воспоминаний. Кроме того, рабочие и служащие упомянутых производственных товариществ отличались тем, что имели, как правило, невысокий уровень образования и выполняли работы, не требующие высокой квалификации (144).

182

No comments:

Post a Comment

Note: Only a member of this blog may post a comment.